(ЧАСТЬ ПЕРВАЯ)
В Ярцевской районной центральной библиотеке есть книга с интригующим названием «Шпион, которому изменила Родина», лаконичной надписью на развороте: «Центральной библиотеке с пожеланием добра», размашистой подписью и датой: 28.04.99.
Забегая вперед, скажу, что если вы любите невероятные шпионские истории и интересуетесь военными мемуарами, то все это найдете в книжке, которую подарил библиотеке ее автор, наш земляк, писатель Борис Витман. В апреле 1999-го он посетил родной город и встретился с ярцевчанами. «Старожилы» библиотеки запомнили Бориса Владимировича как интеллигентного, доброжелательного, приятного в общении человека, а все биографические статьи о нем, как правило, начинаются словами: «советский разведчик, строитель, изобретатель, рационализатор и писатель». Также Витмана часто называют человеком фантастической судьбы, а я бы еще добавила: фантастического везения. Если только это уместно в отношении человека, пережившего войну, плен, фашистский концлагерь, а затем и 10 лет сталинских лагерей.
Газета «Вести Привопья» решила рассказать своим читателям о нашем необыкновенном земляке.
«Судьба заранее готовила к не совсем обычной доле»
Оглядываясь впоследствии на пройденный путь, Борис Витман замечает, что в его жизни с детства все складывалось как-то так, словно судьба заранее готовила его «к не совсем обычной доле».
— Что касается фамилии, то она мне досталась от предков отца, выходцев с Запада, а из какой страны, точно не знаю. Возможно, из Прибалтики или Скандинавии, — пишет Витман в книге «Шпион, которому изменила Родина». — Со стороны матери я славянин (русский, белорус, поляк). Предок отца был приглашен Петром Первым в Россию для налаживания мукомольного производства. Принял православную веру, дважды женился и имел детей. Моя национальность — дело сложное… Я мог бы считать себя и прибалтом, и шведом, и евреем, и немцем, и даже англичанином. Именно поэтому я не могу причислить себя ни к одной национальности. А вот к православной христианской вере меня приобщила моя мать, Елизавета Лобандиевская.
Борис Витман родился 19 июля 1920 года в Ярцеве, и, как впоследствии он рассказывал в одном из интервью, когда ему было 2 года, «семья бежала от голода в Москву, на родину матери».
В Москве по соседству жила учительница немецкого языка, которая за небольшую плату занималась с группой ребятишек — с учительницей и между собой дети должны были говорить только по-немецки. А когда подошло время идти в первый класс, родители отдали Бориса в немецкую школу.
Кроме детей из Германии и Австрии, плохо или совсем не говорящих по-русски, в классе было пятеро москвичей, в том числе и Борис Витман, поначалу отстававший от своих одноклассников. Это сильно задевало мальчика, и он «дал сам себе торжественную клятву говорить на немецком языке не хуже остальных», и обещание свое «почти что выполнил».
Хотя в немецкой школе мальчик проучился всего два года, отличное знание языка, а главное, произношение, не раз выручали его в жизни.
А потом была обычная средняя школа на углу Большой Грузинской и 2-й Брестской улиц, где всем заправляла уличная шпана, где Борису в первый же день дали прозвище «Американец» и где «укреплять свое положение в классе» пришлось с помощью спорткружка, занятий боксом, а порой и настоящих,«непременно до крови», драк.
А в целом это было счастливое детство советского мальчишки — с увлечением спортом, рисованием и занятиями в драмкружке, со страстной, но несбыточной мечтой о велосипеде и даже со съемками в кино. По протекции давнишнего друга семьи артиста Николая Плотникова Борис попал на «Мосфильме», где в небольшихэпизодических ролях его снял Григорий Рошаль в фильме «Семья Оппенгейм», а затем и Сергей Эйзенштейн в легендарном «Александре Невском».
И, конечно, с дружбой и первой любовью.
Впрочем, любовь эта случилась уже в другой школе — только что открывшейся рядом с площадью Маяковского. И, конечно же, влюбился юноша в «первейшую красавицу» и «главную достопримечательность» школы Галину Вольпе, дочь комдива, начальника штаба Московского военного округа. Спустя годы, он говорил об этом времени как о самом счастливом в жизни; помнил«гордое движением головы», которым красавица откидывала «прядь темно-каштановых волос, спадающую на глаза», и хранил записки Галины «в специальной коробке, оклеенной изнутри красным шелком. Раньше там лежали мамины духи с французским названием. Коробка сохранила остатки волшебного запаха и напоминала о глубине чувств. ˂…˃ Забегая вперед, скажу, что, вернувшись домой через семнадцать лет, я нашел коробочку с записками там, где ее оставил, уходя в армию. И что удивительно — записки сохранили едва уловимый тончайший аромат маминых духов».(«Шпион, которому изменила Родина»).
…Однажды Галина не появилась в школе — они с матерью бесследно исчезли. Позже стало известно, что начштаба Вольпе был объявлен врагом народа и расстрелян в 1937 году. О его дочери никаких сведений не сохранилось.
А в 1938 году был арестован отец Бориса -просто однажды вечером не вернулся с работы. Через несколько дней удалось узнать: он в Бутырках. «Нам повезло. Многие исчезали совсем. Одним сообщали, что умер от болезни, другим —выбыл без права переписки. ˂…˃ К нашим ежедневным немалым заботам теперь прибавилась еще одна: как свести концы с концами?» («Шпион, которому изменила родина»).
В школе комсорг потребовал, чтобы Борис на собрании отрекся от своего отца — «врага народа». Так поступали многие «сознательные комсомольцы», но Борис отказался наотрез. Юноше грозило исключение из комсомола, однако все ограничилось «порицанием». К счастью, отец вернулся: после отставки Ежова некоторые дела по 58-й статье передавались на открытое рассмотрение в московские суды, и решением суда Владимир Витман был оправдан.
«Умирать жуть как не хотелось!»
После школы Борис Витман поступил в Московский архитектурный институт, но осенью 1939-го с первого курса был призван в Красную Армию. И, хотя совершенно не чувствовал тяги к военной службе, «угодил на дивизионную Доску почета как «отличник боевой и политической подготовки», а спустя некоторое время даже задержал во Львове пятерых польских диверсантов.
В августе 1941 года, после первого ранения, из госпиталя попал в гаубично-артиллерийский полк 6-й армии Юго-Западного фронта. А зимой 1942 года Бориса Витмана отозвали с передовой и зачислили в разведгруппу фронта при штабе 6-й армии — тогда уже шла полным ходом подготовка крупного наступления с Изюм-Барвенковского выступа.
«Почему выбор пал на меня? Очевидно, благодаря довольно приличному знанию немецкого языка и нескольким рейдам в тыл противника, в которых мне приходилось участвовать», — считает наш герой. «Подготовка велась по ускоренной программе. Особое внимание уделялось немецкому языку, с упором на военную терминологию и правильность произношения. Изучали структуру войсковых частей и подразделений вермахта, виды вооружений и связи. Знакомили с основными уставными положениями противника, принципами работы его контрразведки, разведслужб и агентуры, «примеривали» легенды. Отрабатывали приемы десантирования, самозащиты и нападения, как бесшумно снять часового. По слухам, нашу группу собирались забросить в тыл к противнику, в район города Сумы, где вроде бы находилась наша конспиративная база». («Шпион, которому изменила Родина»).
Завершить обучение в спецшколе не удалось. Вначале мая, за несколько дней до наступления, курсантов неожиданно отправили по своим частям с предписанием через десять дней вернуться для продолжения занятий. Но война распорядилась иначе.
Едва начавшееся наступление в районе Харьковаобернулось горьким поражением и окружением нескольких тысяч наших воинов.
Десятилетия спустя эти события мая 1942-го назовут «харьковской катастрофой» или «барвенковским котлом», а число погибших, раненых и попавших в плен красноармейцев, по разным источникам, составило около 80 тысяч человек.
Откровенно и совсем не парадно описывает Витман эти события. Жуткие налеты вражеских бомбардировщиков, которые, «казалось, закрыли все небо». Взрывы, слившиеся в сплошной грохот. Гибель товарищей. Полная неразбериха, когда никто не знал, что делать и куда деваться. «Да и деваться, собственно, было некуда: кругом на высотках немцы, а внутри этого ужасного котла — наши, растерянные, мечущиеся, не имеющие шанса выжить, без боеприпасов, без горючего. ˂…˃ Может быть, именно поэтому в предвечернем затишье так остро ощутилась весна. Она сразу напомнила о непреодолимой силе молодости, о радужных, но теперь уже несбыточных мечтах. Мир, несмотря ни на что, продолжал оставаться прекрасным. Умирать жуть как не хотелось! ˂…˃Мне исполнился двадцать один год».
«Недалеко от меня поднялся незнакомый капитан с окровавленной повязкой на голове. В руке — граната.
— За мной! — крикнул капитан.
Те, кто еще мог подняться, устремились вперед. Мы шли во весь рост, собрав последние силы и волю, навстречу танкам и автоматчикам, не обращая внимания на свист пуль и осколков. Диск автомата давно уже был пуст. Я схватил его за ствол, готовясь использовать автомат как дубину в рукопашном бою. Наша немногочисленная цепь с каждым шагом редела. Упал и капитан, так и не успев метнуть свою гранату.
Всплеск ослепляющего огня. Земля вздыбилась, ушла из-под ног. ˂…˃ Все затихло, замедлилось и стало куда-то проваливаться». (Шпион, которому изменила Родина»).
«Я просто точно знал, что буду продолжать борьбу»
Когда Борис пришел в себя, то понял, что ранен в ногу, а рядом с бронетранспортеров уже кричали: «Русс, комм!». Его подтащили к бронетранспортеру,бросили в кузов к другим раненым. Никто из них«не кричал и не просил о помощи. Слышались приглушенные стоны и непрерывно повторяемое слово «пить». Рядом, «скорчившись, сидел солдат с распоротым животом. Он пытался затолкать обратно вывалившиеся внутренности». Так для Бориса Витмана начался плен.
«Плененные, без толики своей вины, они шли, униженные, уже отторгнутые и преданные анафеме Родиной, изнывая от жажды и голода. Жители близлежащих деревень выходили к колонне, но их не подпускали близко. Тех, кто пытался передать или перекинуть кусок хлеба, картофелину или протянуть кружку воды, отгоняли прикладами. Если кто-то пытался выйти из строя или приостанавливался, тут же раздавался выстрел».(Шпион, которому изменила Родина»).
К вечеру третьего дня пленных пригнали к месту назначения — на окраину Харькова. Витман попал в рабочую команду. Работал в карьере: «целый день на солнцепеке или под дождем надо было нагружать грабарки или дробить камни, превращая их в щебенку». А по ночам обдумывал план побега.
Обычно немцы перегоняли пленных только днем. Но однажды случился ночной переход. Понимая, что другого такого случая может не представиться, Борис решил бежать этой же ночью. Улучив момент, когда конвоир отвлекся, «скатился в кювет и замер, уткнувшись лицом во влажный грунт, ˂…˃ ожидая, что вот-вот на голову обрушится удар прикладом или спину прошьет автоматная очередь». Затем, еще не веря, что уцелел, пополз в сторону от дороги, «но потом вскочил и бросился в темноту, навстречу ветру и пьянящей свободе».
Утром решился зайти в деревню, узнал, что фронт отодвинулся далеко на восток и находится уже где-то чуть ли не за Ростовом. Решил идти в город Сумы, где, по его сведениям, должна была находиться конспиративная база, а если не удастсяее найти, то уйти к партизанам.
«Я выбрал этот путь, весьма приблизительно представляя себе всю невероятную сложность выполнения такого решения, — пишет Витман (до Сум было около двухсот километров). — Как ни парадоксально, нечеловеческие условия войны давали нам ощущение некоторой свободы. Мы чувствовали себя людьми, ответственными за судьбу нашей страны, ощутили свой долг перед ней. Чувство долга (как ни банально это звучит сегодня, но так было) руководило мной, когда я бежал из плена и решил, точнее, даже не решил, а просто точно знал, что буду продолжать борьбу, — а как же иначе?».
Больше месяца длились странствия. Чего только не было за это время! Несколько суток местный старик прятал беглеца на «островке» среди озере. По сути, это была большая кочка, не слишком сухаяи твердая. «Она была настолько мала, что не позволяла вытянуться во весь рост. Стоять же можно было только согнувшись или на коленях, иначе голова выглядывала из камыша». Шел чащепо ночам, изредка просился на ночлег. Питался в основном земляникой и щавелем, иногда подавали кусок хлеба из картофельных очистков и крапивы. Подрабатывал, где мог, «за харчи». О себе говорил, что ему 17 лет (от истощения он и не выглядел старше), что был мобилизован на рытье окопов, а теперь возвращается домой. Однажды еле ушел от облавы, несколько раз чуть не попался в руки полицаев. Формат статьи не позволяет рассказать обо всех «приключениях» нашего героя. Скажу только, что некоторые из них кажутся совершенно немыслимыми.
И все-таки он дошел до Сум и даже сумел установить связь с местным подпольем. Но здесь удача изменила Борису: вместе с одним из подпольщиков он попал в облаву. Сергея после проверки документов отпустили, а Бориса в числе прочих задержанных через сутки привели на вокзали выстроили у товарного состава. Шла отправка в германское рабство.
«В последний момент, перед погрузкой, в толпе провожающих я увидел Сергея, — пишет Витман. — Я приблизился к цепочке и поймал брошенный им небольшой сверток. ˂…˃ В нем были продукты на дорогу и коротенькая записка. Ее я хотел спрятать, но не успел. Полицай прочел и, к моему удивлению, вернул. В записке было пожелание доброго пути и привет от какой-то незнакомой девушки». Сначала Борис ничего не понял, но потомсообразил, что в записке использована тайнопись.«Из переданной мне записки следовало, что я должен проникнуть в центр военной промышленности Германии, город Эссен. Обосноваться там и дать о себе знать по указанному в записке адресу. — Ого! Вот так прямо из Сум в Эссен!.. И все это из охраняемого эшелона?.. Уходящего неизвестно куда?! Здорово!!Я понял, что это было задание Центра, полученное подпольщиками в последний момент». («Шпион, которому изменила Родина»).
Татьяна Филимонова